Дверь тихонько отварилась

Дверь тихонько отварилась. В избу вошел маленький старичок.

Глаза у него были проницательные, но в то же время добрые.

Выражение лица у него было задумчивое. Морщины покрывали весь его угрюмый лоб и виски. Волосы были коротко подстрижены и были изрядно тронуты сединой. Своим длинным и на конце загнутым носом он упирался прямо в усы, как – будто искал в них. Губ не было видно, так как их закрывала пышная борода и усы.

Одет он был обычно, по-деревенски: сероватые, прямые штаны, подпоясанные длинным поясом, рубашка такого же цвета с небольшой, наверно заштопанной, прорезью на боку. Ко всему этому, он был босой, ноги его не чувствовали ни мороза, ни боли, потому что были все покрыты мозолями. На груди у него висел самодельный, вырезанный из дерева крест, который дед то и дело прятал за пазуху.

Он зашел в избу, держа в руках несколько березовых поленьев, положив их рядом с большой русской печью. Отворил заслонку и, бормоча что – то себе под нос, стал заталкивать поленья одно за другим в печь. Потом он достал из – за печки кочергу и довольно ловко начал шнырять поленья из стороны в сторону. Затем он поднялся, чтобы взять спички и бумагу, но занемог и сел на стул, который находился среди другой ветхой утвари. Мы сидели тихо. Нашему молчанию мешал дождь, стучавший по козырьку крыши, и шорох мыши, где-то за комодом, на которых стоял большой портрет его жены, которая умерла еще тринадцать лет назад. Дед тихонько повернул голову и пристально всмотрелся в портрет, затем повернул голову на меня, и потупил свой добрый взгляд на ножку кресла, в котором я сидел. В этот момент по его щеке скатилась прозрачная слеза. Дед утер слезу рукавом своей потертой рубашки и произнес, глядя на меня, тихим голосом:

- “Вот уж тринадцать лет, как я один”.

В этот момент мне стало чрезвычайно жалко одинокого старика и я чуть не расплакался.

После этого мы долго ещё сидели и молчали, каждый о своём, пока дед не встал и не пошёл к печи. Он сел подле заслонки, подсунул по поленья кусок старой газеты, которую он выписывал, когда была ещё жива его жена. Он чиркнул спичкой и поднёс её к бумаге. Бумага вспыхнула, и пламя охватило всё отверстие заслонки. Дед встал, и отошёл от печи к столу, на котором стоял самовар. Он лихо его подхватил и поставил на печь греться.

Самовар грелся довольно долго, за это время дед успел сходить к соседу за молоком, а я прибрался в доме. Когда он пришёл, самовар был уже готов. Дед поставил на стол небольшой глиняный кувшин с молоком и выложил рядом две булки чёрного хлеба.

“Наливай чай !” – сказал мне дед. Я быстро накрыл на стол и позвал деда, мы сели ужинать. Наш ужин был небольшой, но зато я никогда не пил такого вкусного молока и не ел такого румяного хлеба. За ужином дед был на радость разговорчив. Я объявил ему, что буду у ещё него день.

“Это просто замечательно!” – воскликнул он своим хриплым голосом.

“Завтра с утра мы пойдем на рыбалку!” – придумал он наконец.

“А сегодня надо пораньше лечь спать?” – спросил я у него.

Он мне ответил:

“Ты ложись, а мне ещё надо приготовить удочки и лодку, залезай на печь, там тепло, у нас ночи холодные стоят!”

Я послушался деда, взял с кровати подушку и одеяло, и залез на печь. Заснуть я не мог долго, потому что дед ходил из угла в угол и основательно готовился к предстоящей рыбалке. Потом дед сложил всё в старый зеленоватый рюкзак и поставил его у двери. Вынул из сеней лопату, накинул свою фуфайку и пошёл, наверное, копоть червей. Вскоре дед вернулся с какой – то банкой, и поставил её рядом с рюкзаком. Затем он набрал в кружку воды из деревенского ведра, которым он черпал воду из колодца, открыл заслонку и брызнул из кружки уже на догоравшие поленья. Огонь потух, дед разделся и лег спать.

Тишину в доме нарушило потрескивание углей в печи, через несколько минут дед заснул, слышно было его сопение себе в усы. Немного погодя заснул и я.

Проснулся я от того, что дед положил мне на спину свою тяжелую руку.

“Вставай, пора!” – произнес он и окинул меня своим проницательным взглядом с ног до головы.

Затем дед вышел из избы. Я немного погодя слез с кровати и первым делом подошёл к большому синему умывальнику, который деду перешёл по наследству ещё от его отца. Нажав на водоспускатель, я не знаю почему, произнёс в слух – “Брррр, холодно!!!”,- хотя вода была совершенно не холодная.

Дед зашёл в избу с большим глиняным кувшином и горбушкой чёрного хлеба, аромат которого слышен был даже в другом конце избы. Он поставил кувшин на стол и позвал меня к столу. Я поспешно надел рубашку и подбежал к столу. Сегодня мне хлеб казался еще румяней и свежей, чем вчера. В сердце моем радостно трепетал колокол, когда дед упоминал о рыбалке. И мне ничего уже не надо было: ни большого города с ярко освещенными улицами, ни шикарной пищи, которой мама кормила меня по утрам, только бы поскорей мы пошли на рыбалку.

После завтрака дед минут пять копался в маленьком сундучке, стоявшем у комода и, наконец, провозгласил радостным голосом:

- “Нашел, нашел !”

Я поспешно подбежал к деду и любопытно стал высматривать у него в руках небольшую медную монету, у которой было отломлено одно ребро. Потом он робко протянул монету мне и сказал:

“На, смотри, а я расскажу тебе одну историю.”

Я взял денежку в руки и сел на кровать, дед начал:

“Случилось это давно с моим отцом, когда с братом пошли на рыбалку. Клева не было, но к полудню моему брату поймалась огромная заблудшая щука. Они вытащили её еле – еле. Она была старая, лет триста, твердая, в морду даже вросли ржавые крючки, а плавники все были перебиты. Одного глаза не было. Они эту щуку на берегу и распороли. Из её брюха они вынули старые часы, маленькое колечко, ну в общем кучу барахла, которое она успела проглотить за время своего существования. А ещё они нашли маленькую блестящую монетку, у которой было обломлено одно ребро. Наверно её кто – то кинул в воду, а щука то её и подхватила. Всё барахло они взяли, а щуку там и оставили.

С тех пор решили они эту монету с собой на рыбалку брать - на удачу. Ну, как решили, так и сделали. И с тех пор клев у них такой шел, что вся деревня завидовала, да подумывали, уж не с дьяволом они связались! Незадолго до смерти отец передал монету мне и взял с меня слово, что буду пользоваться ею и детям передам. Вот так появилась у меня эта монета” – дед сказал это и в комнате все стихло, даже мышь за комодом замолчала, будто переваривая рассказанное.

Тут дед поспешно встал с кровати, протянул руку и взглядом показал на дверь. Я все понял, накинул рюкзак на плечи, взял весла и вышел из избы. Дед, перекрестя избу в сенях, взял лодку и тоже вышел за мной.

“Пошли” – произнес он тихо.

“Пойдем!” – ответил я и мы пошли к озеру.

Время было раннее, около пяти часов. Мы шли молча, дед то и дело насвистывал себе под нос неизвестную мне мелодию.

Дорога была широкой и неровной, так что и не долго было и упасть. Деревья еще не отряхнулись от ночного инея, и поэтому стояли тихо, как - будто боялись нарушить покой. Изредка над головами проносились стаи чижей. Казалось, будто весь мир ждет наступления утра, даже муравьи и то устали от вчерашней работы. Туман застилал бескрайние поля пшеницы, по бокам дороги. Любуясь живописной природой утра, я даже не заметил, как мы подошли к озеру, и дед сказал:

- “Ну все, пришли!” - он положил деревянную лодку на траву у крутого берега.

Я снял с плеч довольно тяжелый рюкзак и положил его у лодки. Дед взял у меня из рук весла и отнес их к воде. Затем мы вместе перетащили туда лодку, и дед стал готовить удочки.

“Подай мне вот ту, с белым поплавком” – попросил он меня. Я поднес к нему удочку, он взял ее и сказал:

“Держи, этой ты будешь рыбачить”.

Я взял у него из рук и стал вертеть ее из стороны в сторону.

“Успеешь насмотреться еще! – поторопил он меня, - вон, лучше на воду заведи, да лучше весла укрепи”.

Я вытолкал с берега лодку, укрепил весла и объявил:

“Все готово! Поплыли”.

“Давай!”

И с этими словами старик влез в лодку, поставил рюкзак к ногам, помог залезть мне и со всего маху налег на весла. Лодка дернулась и ровно поскользила по воде. Дед все сильней и сильней греб веслами.

“Куда мы плывем? – спросил я

“Сейчас увидишь”

“А там красиво?

“Очень!”

И в правду, когда лодка остановилась, природа показалась мне необыкновенной. Мы заплыли в небольшой затон, который окружали две ивы, склонив свои длинные ветви почти к самой воде. Из этого затончика можно было видеть все озеро, в горделивом великолепии. Пахло здесь свежими одуванчиками.

У меня не было слов, чтобы выразить деду благодарность за то, что он взял меня на рыбалку.

А он взял в руки рюкзак, достал белую банку с червями и поставил ее в дальний угол лодки. Сначала он размотал мою удочку, потом свою. Поскольку он был очень суеверным, то взял червя, насадил на крючок и плюнул на него со словами: “Господи, помоги!” Отдав мне удочку, с червем он проделал то же самое.

Старик настроил глубину на моей удочке, отпустил червя на дно и тихонько сказал:

“Жди, только тихо”.

Я взял удочку и стал нервно крутить ее в руках, но потом мне надоело, и я решил наклониться на рюкзак и отдохнуть. Но не успел я наклониться, как у нас задергался поплавок. Дед не долго мешкаясь, подсек рыбешку в считанные секунды. Вытащил он небольшого карася, но не смотря на свою поклевку, он не подал мне знак. Я вскрикнул от радости, но он перебил меня:

“Тише, тише рыбу распугаешь.”

Я успокоился и стал покорно ждать поклевки. Минут через пять и в правду у меня задергался поплавок, дед тихонько сказал:

“Тяни!”

Но я растерялся и поздно подсек, вытянул я голый крючок, на котором виднелись прозрачные остатки червяка.

“Ушел” – с досадой сказал дед.

“Ушел” - повторил я.

“НУ ты не расстраивайся слишком” – подбодрил меня дед.

Я посмотрел на воду, на которой еще остались разводы от сорвавшейся у меня рыбки и насадил на крючок нового червя.

Прошло 15 минут, к этому времени старик успел вытащить уже третьего карасика. Лучи солнца стали пробиваться сквозь густые ветви ивы и попадать мне прямо в глаза.

Но вот поплавок снова дернулся еще раз и еще – я быстро подсек и потащил, но не тут - то было: я не мог поднять леску.

“А ну ка дай мне” - сказал дед.

Я передал ему удочку и лихо вытащил довольно большую рыбешку.

“Кто это?” - первым делом спросил я.

“Это лещ” – ответил дед, похвалив меня за успех.

Весь день мы провели с отличным клевом, наловили целое ведро рыбы.

“Ехать домой неохота, но надо” - вдруг сказал старик.

Мы сложили удочки и дед, налегая на весла, повел лодку к берегу.

Пока он собирал лодку на берегу, я искупался.

Домой мы шли нехотя, по той же узкой дороге. Но уже природа предстала перед нами всем своим величием. Птицы громко щебетали и кружились над головами, теплый ветер шелестел в макушках высоких деревьев, и мир не казался уже таким угрюмым, как утром.

По дороге дед насвистывал все ту же мелодию. Когда мы подошли к избе, он сгрузил с плеч еще не обсохшую лодку на бревна, взял у меня весла и рюкзак с рыбой, зашел в сени. Весла поставил на прежнее место, и сам зашел в избу.

Я сел на лавке возле дома и стал осматривать окрестности. Это была небольшая деревушка, похожая на хутор. Ближний дом стоял от дедовского метрах в пятидесяти. Дедовский дом представлял из себя небольшую избушку с кривой от времени крышей и четырьмя окнами, ставни которых были выструганы дедом еще до войны. Возле избы был небольшой огородик, в котором дед выращивал картошку и еще какие – то овощи, которыми и питался всю зиму. Огород и дом окружал забор, доски которого прогнили и были неровными. На крыше виднелась труба из красного кирпича, из которой сейчас валил густой белый дым, видимо дед затопил печь. Лавка, на которой я сидел, была ветхой, спинка давно уже обломилась, а сиденье было все изрезано ножиком, который торчал, ржавея, из бревна рядом.

Я сидел и размышлял о том, как я хорошо провел время с дедом, как мне неохота уезжать из его чудной деревушки, которая стала для меня за два дня, чуть ли не местом, где я родился и прожил всю свою жизнь. Но, увы, надо уезжать. Если бы я мог, я остался бы с дедом навсегда, каждый день ел бы хлеб с молоком, каждый день ходил на рыбалку и сидел на этой лавочке, окунувшись в воспоминания.

Мои мысли прервал старик, позвавший меня из окна:

“Иди есть!”

“Сейчас!” – ответил я, и встав с лавки, вынул ножик из бревна, сложил его и положил на скамейку.

Зайдя в избу, я снял ботинки и сел за стол рядом с дедом. Пока я сидел на лавке и размышлял, дед сварил уху, налил в кружки молока и нарезал хлеба.

За ужином дед сказал мне:

“Помнишь монету?”

“Помню!” – ответил я.

Он достал ее из кармана, передал мне в руку и сказал:

“Держи, она твоя”.

Затем он опустил взгляд в тарелку и дрожащим голосом выдавил:

“Мне некому ее передать.”

“Нет, я не могу ее взять” – пытался я спорить.

“Бери, бери – это тебе подарок от меня.”

“Но…”

Дед перебил меня:

“Ешь!”

Я благодарно взял монету и положил в карман.

Мы поели, и я с горечью объявил деду, что завтра должен ехать. Дед промолчал, потом ответил:

“Время позднее, ложись – ка спать, а то завтра не встанешь”.

Он постелил мне на печи постель, а сам вышел из избы, видимо прогуляться.

Когда он пришел, мы сели с ним за стол, зажгли свечку и до поздней ночи разговаривали о проведенном дне.

“Ну, давай спать!”

“Давай ” – ответил я и залез на печь.

Дед потушил свечку, залез в кровать, пожелав мне спокойной ночи, но я не ответил ему, потому что находился уже во власти сна.

Я проснулся от того что дед накрывал на стол. Я слез с печи, умылся и сел завтракать. Дед уже поел, и сейчас укладывал мои вещи в сумку.

Часам к семи мы были одеты и стояли на выходе из избы. Дед в сенях перекрестил избу, и мы вышли на улицу.

“Куда мы идем?” – спросил я старика.

Он ответил, что идем мы к Ивану – старшому в деревне, чтобы он отвез нас на вокзал.

Минут через пять мы подошли к гаражу, дед оставил меня у ворот, а сам зашел вовнутрь. Он вышел с человеком лет тридцати пяти, гладко выбритым и аккуратно одетым. Дед позвал меня и представил Ивану. Мы пожали друг другу руки, и Иван сказал:

“Ну что, поехали!”

“Давай” – ответил дед.

Мы втроем подошли к большому грузовику. Иван открыл двери, сначала помог устроиться деду и мне, а потом залез сам. Мы тронулись, Иван резко нажал педаль газа, и мы поехали по размытой от дождей дороге. Указав на дедовский дом, он сказал:

“Вон, смотри, может последний раз видишь!”

Я промолчал. Мы выехали на главную магистраль и помчались на вокзал.

К вокзалу мы подъехали часов в десять. Иван открыл дверь и наказал, чтобы дед скорей возвращался.

Мы вдвоем шли по перрону и искали мой поезд. Наконец мы стояли у моего вагона.

“Ты меня не забывай!” - вдруг произнес дед.

“Не забуду!” – ответил я.

Мы с ним крепко обнялись, он пожал мне руку и я зашел в купе. Открыл окно и подозвал деда.

“Ты приезжай еще” - с грустью сказал он и отвернулся, пряча слезы.

“Приеду, обязательно приеду!” – пообещал я.

Поезд тронулся, и дед тихо, молчаливо пошел вслед за ним.

“Ты меня не забывай, слышишь, не забывай” – громко сказал он и остановился.

“Я еще приеду!” – крикнул я ему.

“Буду ждать!” – послышалось издалека, и я потерял его из виду.

Поезд разогнался, я лег на койку и заснул. А в сердце у меня надолго остались тепло и свет от этой сумрачной, в общем – то, встречи.

Илья Вилькевич